Патриотическая тема в лирике М.И.Цветаевой. Чтение наизусть одного из стихотворений.

    Поэт — издалека заводит речь,
Поэта — далеко заводит речь...
Это двустишие можно поставить эпиграфом ко всему, что Цветаева сделала в поэзии. Она постоянно видела перед собой дорогу, которая шла «издалека» и уводила «далеко».
Мне и тогда на земле Не было места, Мне и тогда на земле Всюду был дом
На этой формуле противоречий строится все ее дальнейшее творчество. Поэзия Цветаевой, чуткая на звуки, различала голоса бесчисленных дорог, уходящих в разные концы света, но одинаково обрывающихся в пучине войны: «Мировое началось во мгле кочевье...»
В канун революции Цветаева вслушивается в «новое звучание воздуха». Родина, Россия входила в ее душу широким полем и высоким небом. Она жадно пьет из народного источника, словно предчувствуя, что надо напиться в запас перед безводьем эмиграции. Печаль переполняет ее сердце. В то время как, по словам Маяковского «уничтожились все середины», и «земной шар самый на две раскололся полушарий половины» — красную и белую.
Цветаева равно готова была осудить и тех и других — за кровопролитие:
Все рядком лежат, — Не развесть межой. Поглядеть: солдат! Где свой, где чужой?
Октябрьскую революцию Цветаева не приняла. Лишь много позднее, уже в эмиграции, смогла она написать слова, прозвучавшие как горькое осуждение самой же себе: «Признай, минуй, отвергни Революцию — все равно она уже в тебе — и извечно... Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос, — нет». Но пришла она к этому сознанию непросто.
Лирика Цветаевой в годы революции и Гражданской войны, когда она вся была поглощена ожиданием вести от мужа, который был в рядах белой армии, проникнута печалью и надеждой. Она пишет книгу стихов «Лебединый стан», где прославляет белую армию. Но, правда, прославляет ее исключительно песней глубочайшей скорби и траура, где звучат многие мотивы женской поэзии XIX века.
В 1922 году Цветаевой было разрешено выехать за границу к мужу. Эмиграция окончательно запутала и без того сложные отношения поэта с миром, со временем. Она и в эмиграции не вписывалась в общепринятые рамки. Марина любила, как утешительное заклинание, повторять: «Всякий поэт, по существу, эмигрант... Эмигрант из Бессмертия во Время, невозвращенец в свое время!»
В статье «Поэт и время» Цветаева писала: «Есть такая страна — Бог, Россия граничит с ней, — так сказал Рильке, сам тосковавший по России всю жизнь». Тоскуя на чужбине по родине и даже пытаясь издеваться над этой тоской, Цветаева прохрипит как «раненое животное, кем-то раненное в живот».
Тоска по родине! Давно Разоблаченная морока! Мне совершенно все равно Где совершенно одиноко.
Она даже с рычанием оскалит зубы на свой родной язык, который так обожала:
Не обольщусь и языком Родным, его призывом млечным. Мне безразлично — на каком Не понимаемой быть встречным!
Далее «домоненавистнические» слова:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст...
Затем следует еще более отчужденное, надменное:
И все — равно, и все — едино...
И вдруг попытка издевательства над тоской по родине беспомощно обрывается, заканчиваясь гениальным по своей глубине выдохом, переворачивающим весь смысл стихотворения в душераздирающую трагедию любви к родине:
Но если по дороге — куст Встает, особенно — рябина...
И все. Только три точки. Но в этих точках — мощное, бесконечно продолжающееся во времени, немое признание в такой сильной любви, на какую неспособны тысячи вместе взятых стихотворцев, пишущих не этими великими точками, каждая из которых как капля крови.
В цветаевской лирике 30-х годов звучат разные мотивы, один из сильнейших — тоска по родине, любовь к ней — до боли, до готовности к любой жертве:
Ты! Сей руки своей лишусь, — Хоть двух! Губами подпишусь На плахе: распрь моих земля — Гордыня, родина моя!

Закачай шпаргалки по всем предметам в свой мобильник!

Закачай школьные сочинения в свой мобильник и списывай на уроке литературы!